Судьба с чужого плеча - Анна Иванова

— А потом почему не развелась?

— Когда потом?

— Ну, тогда, — Игорь протягивает руку к моему лицу и большим пальцем поглаживает синяк на щеке.

— Мне некуда было идти. К тому моменту я уволилась с работы, собственного жилья у меня не было. У меня даже родителей не было! Куда идти?

— Бедная сиротка! А теперь что, дом, работа и родители появились?

— Откуда? — хлопаю ресницами в ответ.

— Тебе лучше знать. Раз теперь, два года спустя, ты решила от него сбежать, наверно откуда-то появились.

— Если бы. Мне и сейчас некуда идти. Ни дома, ни денег, ни одного близкого человека, способного поддержать, — уже всхлипываю я. — Как выжить? Одна я не справлюсь…

Игорь присаживается возле меня на корточки. Руки сами тянутся к его шее. Я втыкаюсь носом ему в плечо и реву, как ребенок.

— Не плачь, соломинка, — приговаривает он, поглаживая меня по голове. — Всё будет хорошо. Будет у тебя еще и дом, и семья.

— Да, камера и надзиратели.

— Брось! Кто поверит, что ты убила Катьку?

— Я верю.

Игорь напрягается, я отстраняюсь от его плеча и отворачиваюсь к окну.

— Вот так сюрприз! Что значит «я верю»?

— Я ее ударила, — слезы собираются в уголках глаз. — Дала пощечину, Катя упала и заплакала, а я сбежала. Что если она ударилась головой и истекла кровью?

— Дин, ну что ты как маленькая? Если бы все произошло так, никого бы не стали подозревать, а закрыли дело как несчастный случай. Раз менты ищут убийцу, значит, Катьке, как минимум, зверски размозжили череп.

Перед глазами встает Катино лицо, искаженное болью, ее голова, обезображенная рукой маньяка. К горлу подступает ком. Кровь стучит в висках. Я подкидываюсь и еле успеваю добежать до унитаза.

— Убийца хренова, — летит вдогонку.

Я полощу рот водой, когда в зеркале появляется отражение Игоря.

— Одного не могу понять, — опирается о дверной косяк он. — Почему вы так любите подонков?

— Кто мы?

— Женщины. Почему бросаете хороших парней ради отморозков, живете с садистами, и, даже когда уходите, продолжаете им подчиняться?

— Я никому не подчиняюсь.

— Да, а почему тогда возвращаешься к нему среди ночи?

— Ни к кому я не возвращалась! — поворачиваюсь к Игорю и по инерции встряхиваю руками. Брызги каплями оседают на его джинсах. — Я пришла, чтобы найти улики.

— Какие улики? — снимает со змеевика полотенце и прикладывает к мокрым пятнам он. — Ты что, Джессика Флетчер?!

— Нет, я Дина Паукова. А ты, вместо того, чтобы кричать на меня, лучше бы помог!

— С какой это стати?

— С той же, с которой ты спросил, откуда у меня синяки, насильно притащил к себе в дом, впихнул в ванную и напоил. Мог бы позвонить в полицию, или просто пройти мимо.

— Я только пытался тебе втолковать, что за садист твой муж!

— Думаешь, я этого еще не поняла? — поворачиваюсь к Игорю разбитым глазом. — Не учи меня жить, лучше помоги материально.

— Тебе нужны деньги? — вздыхает он и присаживается на край ванны.

— Нет, — сажусь рядом. — Деньги я взяла взаймы у лучшей подруги. Мне нужно укрытие.

— Так отсидись у подруги. В чем проблема?

— Не могу. К ней уже приходили полицейские. Если я вернусь, меня схватят.

— Вот и хорошо. Расскажешь ментам, как все было.

— Кто мне поверит? Я сама не знаю наверняка, какое отношение имею к убийству.

— А если спрячешься в моем доме, узнаешь?

— Сделаю все, чтобы узнать. Пожалуйста, — я соединяю ладони в молитвенном жесте, — дай мне шанс разобраться, виновата я в Катиной смерти или нет. Если сейчас меня поймают и посадят в тюрьму, я всю жизнь буду считать себя убийцей.

— Вот что, — отводит глаза он, — утро вечера мудренее. Сегодня можешь переночевать у меня, а завтра решим, как быть дальше.

Игорь стелет мне на диванчике в комнате, задуманной как столовая. Судя по слою пыли на обеденном столе, им уже давно никто не пользуется. Спинки стульев, похоже, заменяют коту когтеточку. Не снимая халата, я ложусь под одеяло. Игорь щелкает выключателем и, выйдя из комнаты, оставляет дверь приоткрытой. Так всегда делала мама, чтобы сквозь щель пробивался свет, и я не боялась спать одна. В мягком полумраке на душе становится тепло. Веки сами собой опускаются. Дыхание становится медленным и глубоким.

Из дремоты меня вырывают скрип двери и звук шагов. Я вздрагиваю и открываю глаза. Проникающий из распахнутой двери свет очерчивает силуэт входящего. В низенькой округлой фигурке я безошибочно узнаю падчерицу. Катя неторопливыми шагами приближается к кровати. Из-за бьющего в глаза света мне не удается различить ее лица, но я не сомневаюсь, что передо мной мертвый ребенок. Катя совсем близко, от ее ледяного дыхания по коже пробегают мурашки. Привычным движением она разворачивается на каблучках и садится ко мне на колени. Ручки обхватывают плечи и Катя, жалобно хныча, как будто у нее разболелся животик, начинает покачиваться. Стараясь не шевелить ногами, я поднимаюсь на локтях и тянусь к малышке. Мне хочется прижать ее к себе, пожалеть, но стоит Кате повернуться ко мне лицом, как руки сами собой отдергиваются, и я в ужасе откидываюсь на подушку. Из огромной дыры в центре Катиного лба вытекают кровавые сгустки. Я зажмуриваюсь, а Катя продолжает покачиваться у меня на ногах. Тело немеет, не удается пошевелить даже пальцем. В груди холодеет от мысли, что мне уже никогда не сдвинуться с места. Холод разливается по животу, перетекает в руки и ноги, поднимается по шее. В ужасе я открываю глаза.

В комнате светло. У меня на коленях вылизывается кот. Я медленно выдыхаю и осматриваюсь. Из-за спинки дальнего стула высовывается затылок с каштановыми завитками волос. Такими же, как на фотографиях с последнего Катиного дня рождения. Когда-то тетя Женя, библиотечный сторож, объяснила мне, что говорить «последний день рождения» не правильно, надо называть его «крайний». На этот раз я не ошиблась. Пятилетие — последний день рождения в Катиной жизни, а значит, ребенка, сидящего на стуле, не существует. Наверно я все еще не проснулась. Кошмар продолжается и мне придется досмотреть его до конца. Я отодвигаю одеяло вместе с котом и поднимаюсь. Спину ломит после ночи на неудобном диване. Стоп. Это же сон, я не должна чувствовать боль. Щипаю себя за предплечье и ойкаю от неожиданности. Больно, и кожа покраснела. Перевожу взгляд обратно на кресло в надежде, что наваждение уже рассеялось. Ребенок по-прежнему сидит за столом. Сердце подпрыгивает к самому горлу, дышать становится все тяжелее. Будь что будет. Я хочу узнать правду раньше, чем потеряю сознание. Шагаю вперед и хватаюсь за спинку стула. Девочка, повернувшись вместе с сидением, сморит на меня стеклянными глазами. Я хватаю ее за руку и вытаскиваю в коридор. Из кухни доносится звон посуды. Бегу на звук и запах жареного мяса.

— Что это значит?! — потрясаю куклой перед стоящим возле плиты Игорем.

На нем другие джинсы, с накладными карманами, и свежая рубашка, сверху надет фартук. Волосы уложены в прическу, которую моя мама называла мальвиной: верхняя часть забрана в хвостик, а остальная шевелюра свободно спадает на шею.

— Это значит, что я согласен, — отвечает Игорь и поворачивается к плите, чтобы снять со сковороды яичницу.

— На что? Свести меня с ума? — опускаю «приведение» на пол.

— Ты боишься кукол? Я не знал, извини.

Только сейчас я замечаю, что в горле у меня пересохло, больно сглотнуть. Язык распух и стал шершавым, как у кота. От запаха подгорелого мяса в животе урчит и, кажется, что-то переворачивается. Похмелье. Как я могла напиться, да еще в чужом доме?

— В холодильнике есть кола, — говорит Игорь и без слов понимает мою реакцию. — Сейчас достану.

Угрызения совести отступают на второй план. Залпом выпиваю стакан колы, глядя, как Игорь, с третьей попытки, разбивает яйцо. Желток растекается, вместе с белком на сковородку попадают осколки скорлупы. Игорь замечает ужас в моих глазах и пожимает плечами:

— Да ладно, потом выковыряешь. Я так всегда делаю.

— Стой! — спасаю следующее яйцо я. — Давай помогу.

Игорь садится за стол и постукивает ногтями по столешнице в ожидании завтрака.

— Яичницу еще и солить надо?! — заглядывает мне через плечо он.

Я ставлю перед Игорем тарелку с глазуньей и жареным салом, источающую ароматный пар. Он с аппетитом откусывает мясную верхушку от кусочка сала, отрезает первый ломтик яичницы, за ним — второй, третий…

— Что? — поднимает на меня глаза Игорь. — Чего ты смотришь?

— Ничего, просто…

— Благодарности, что ли, ждешь?

— Ну, ты мог бы сказать спасибо, если конечно, тебе нравится.

— Нравится, но я же не просил тебя готовить. Ты сама захотела, мне тебя благодарить не за что. Чем заглядывать мне в рот, лучше бы поела.

Я снимаю со сковороды вторую порцию глазуньи и принимаюсь ковыряться в ней вилкой.